Мастерская кукол  - Элизабет МакНилл

– Отпусти! – крикнула она, но он только сильнее сжал пальцы.

– Я хочу показать тебе мою коллекцию, – твердо повторил Сайлас и потащил упирающуюся Флик к группе деревьев, где он выложил в ряд свои главные сокровища: череп барана, череп полевки, несколько лисьих черепов и костей. Увы, Флик, совсем не хотелось на них смотреть (он так и не понял почему). Она все время пыталась вырваться, шипела и царапалась, и он ударил ее по лицу, чтобы успокоить и привести в чувство. Но Флик не успокоилась – она лягалась и брыкалась и с такой силой наподдала ногой череп барана, что он раскололся пополам…

… А потом Сайлас вдруг увидел, что она лежит на траве и ее лицо испачкано соком ежевики, точно кровью.

Даже сейчас, много лет спустя, он испытал приступ гнева, стоило ему вспомнить ее презрительный тон и ее насмешки. Разве они не бежали вместе через луга, легкие как птицы? Разве не играло солнце в ее огненных волосах?

Нет.

Он не станет больше об этом думать.

Сайлас вздохнул и стал смотреть на вырастающее с правой стороны от омнибуса величественное здание Хрустального дворца. Где-то там, внутри этой стеклянной громадины стояли на постаменте его сросшиеся щенки. Мальчишки из гончарной мастерской, которые вечно смеялись над ним, а иногда и поколачивали – мальчишки с лицами, припорошенными словно мукой мельчайшей глиняной пылью, – все они, скорее всего, давно умерли от астмы или силикоза. Гидеон тоже не добился ни славы, ни успеха – Сайлас знал это наверняка. На протяжении многих лет он внимательно просматривал «Ланцет», но не встретил там ни одного упоминания о своем враге. Возможно, Гидеон тоже умер, заразившись какой-нибудь страшной болезнью в лечебнице для рабочих.

Хрустальный дворец так и сверкал на солнце; ярусы стеклянных панелей и куполообразная крыша делали его похожим на огромный глазированный торт, выставленный в витрине кондитерской. Сайласу нравились строгие геометрические формы стеклянного павильона, нравились его ажурные фермы, которые казались необычайно легкими, хотя и были сделаны из чугуна и стали. Более достойного места для своих щенков он не мог бы и желать.

У Хрустального дворца Сайлас сошел с омнибуса и, протолкавшись сквозь толпу, состоявшую из школьных экскурсий и путешественников, приехавших из других городов (одна женщина уверяла всех, будто пришла в Лондон пешком из Корнуолла, чтобы хотя бы одним глазком увидеть Великую выставку), предъявил у турникетов свой абонемент. Он не спешил, подолгу задерживаясь возле массивных туш фабричных паровых машин, печатных и формовочных прессов и котлов. Машины вздыхали и пыхтели, тяжело ухали, с шипением выпускали струи пара и распространяли густой угольный чад, а Сайлас разглядывал их с интересом и легким пренебрежением. Сегодня ему не было нужды волноваться и гадать, придет Айрис или нет, и он чувствовал себя намного спокойнее и увереннее, чем в день открытия.

Переходя от одного раздела Выставки к другому, Сайлас невольно поражался разнообразию и богатству экспозиции. Казалось, в Хрустальном дворце собрано буквально все, что было изобретено, сконструировано или построено людьми. Ему запомнились раздвижной гроб, знаменитый алмаз «Кохинур», резной алавастровый сосуд, новенькие велосипеды и кареты. Германский таможенный союз прислал на Выставку несколько лягушачьих чучел, которые изображали парикмахерскую, – одни лягушки сидели в крошечных креслицах с повязанными вокруг шей пудромантелями, а другие склонялись над ними с блестящими бритвами в лапах. Рядом были выставлены чучела котят, которые расположились за накрытым к чаю столом. Эти чучела Сайлас осмотрел с особым вниманием и нашел, что швы выполнены недостаточно искусно, да и позы выглядят ненатурально.

Свой собственный экспонат он оставил напоследок, словно изысканное лакомство, которое кажется еще вкуснее после нескольких часов предвкушения. Сросшиеся щенки – чучело и скелет – стояли на сдвоенном постаменте, на котором значилось его имя.

«Сайлас Рид».

Да, это он, а это – его работа.

Ах, если бы только Айрис пришла, когда он приглашал ее на открытие Выставки. Ах, если бы она пришла, когда он звал ее к себе в лавку. Тогда все было бы совершенно иначе. Ах, если бы Флик не смеялась над ним, а взяла за руку и пошла туда, куда он собирался ее отвести. Он хотел быть им другом, но они отвергли его и теперь должны были винить во всем только себя.

Повязка на губах Айрис промокла от слез. Щеки щипало от соли, а ягодицы и бедра немилосердно зудели и чесались. Она не только обмочилась, но и замаралась – просто не смогла удержаться, и теперь сидеть было скользко и противно. Голод и жажда немилосердно терзали ее внутренности, но мысль о том, что придется есть и пить из рук Сайласа, была невыносима. Положение казалось безвыходным. Айрис была почти уверена, что никогда, никогда не выберется из этого мрачного подвала, никогда больше не увидит дневной свет.

– Напиши письмо, – снова и снова говорил он. – Это все, о чем я тебя прошу. Одно-единственное письмо.

Письмо… Если она его напишет, то сможет что-то получить. Так за шиллинг покупают волчок, за гинею – фарфоровую куклу.

Если она напишет это письмо, он развяжет ей руки и она сможет есть самостоятельно.

Если она напишет письмо, он развяжет ей ноги, и она сможет ходить по подвалу.

Если она его напишет, он позволит ей и то, и другое, и третье, и все же Айрис продолжала упрямо качать головой.

Она знала, что все его слова – ложь. Он не сделает ничего из того, что обещает. Вся ее надежда была теперь только на Луиса – на то, что он сможет отыскать ее здесь и освободить. Если она упустит этот шанс, ей больше не на что будет надеяться.

***

Айрис так крепко сжала кулаки, что ногти глубоко вонзились в ладони. «Перестань плакать! – приказала она себе. – Прекрати сейчас же!» Что толку проливать слезы? Они ни на кого не подействуют и ничего не изменят. Она должна действовать, должна сделать все, чтобы выжить, пусть даже ей придется, словно животному, есть у него из рук. Она должна экономить силы, чтобы остаться в живых.

Пытаясь отвлечься, Айрис стала думать о том, как Луис писал леди Гижмар, один за другим укладывая на холст короткие, сочные мазки. Зеленовато-синие, влажно-прозрачные тени на белом грунте создавали иллюзию реального человеческого тела, хотя это была всего лишь краска – разбавленный терпентином пигмент на кончике кисти. Особенно ей нравился узел на поясе леди – хитрый узел, развязать который мог только сам Гижмар. Сейчас Айрис попыталась припомнить, какого цвета он был, и не смогла. Здесь, в подвале, все было черным, коричневым, тускло-желтым, и на одно страшное мгновение ей вдруг показалось, что изумруд, лазурь, ультрамарин и краплак существуют только в ее воображении.

К счастью, Сайлас оставил лампу, и, хотя света от нее было немного, Айрис могла рассмотреть широкие полотняные полосы, которыми она была привязана к стулу. Ее лодыжки были прихвачены к ножкам стула чуть выше перекладины, руки притянуты к подлокотникам. В передней части подлокотники были довольно широкими и загибались вниз, но там, где они состыковывались со спинкой, дерево заметно сужалось.